Бар "Зеленая Тоска" [часть 7], продолжение

напится бы и уснуть... дней на -дцать... эх, тяжела ты Шапка Мономаха((

2РоМа: А последующее похмелье?..

по сравнению с сегодняшним днем - похмелье - это слабый бриз против урагана "катрин"))))) словом - кто куда, а я в домашний бар (Заяц, прости)

мда... детки щас совсем другие. не то что в наше время :huh:

тяжкий день...вчера хоть шампуня глотнула...

хотя бы ливень пошел...эх...ударный такой....

To: Stran nik

Правильная статья. Особенно место:
«Но для власти, представляющей свою деятельность как редактирование страны, столь же естественно вырезать часть населения или урезать карту. Разумеется, это не всегда возможно, но сама мысль о том, чтобы что-нибудь сократить или выкинуть, приходит в голову обязательно. (В отличие, скажем, от государства-фабрики, где не бывает лишних ресурсов, или государства-гипермаркета, где залежавшиеся товары распродаются за гроши, но не сжигаются же во дворе: «копеечку поиметь надобно»).»

Крым из карты вырезали (вместе с населением, где далеко не все реально украинцы или в натуре - татары), причем, согласно «самой мысли». В отличии от «фабриканта» Гитлера, который- таки построил пусть хлипкую, но переправу. Писем от гражданина Иванова в редакцию, спрашивающего «мне отныне любить Бендеру или почитать Магомета?», редакция не рассматривает…
Завтра Кавказ вырежут и приклеят на карту Ичкерии или Грузии. А зачем нам Кавказ? Лермонтова – в оккупанты и укор нации. Построить памятник Николаю Первому с целью немедленно предать позору посредством переплавки. Очереди на обрезание. Джихады между дворами, этажами и квартирами. Между дворами, этажами и квартирами – бельевые веревки на которых сушатся чалмы и носки. Фотографии веревок, джихадов и правоверных в колонке «Колониальные новости». Утро. Ножницы редактора упираются в нефтепровод. Нефтепровод резать нельзя, было бы гламурно, но вые%ут…
Дворник сваливает вчерашнюю прессу, сломанные ножницы и затупившийся дырокол в мешок для мусора. Мусор вывозится в Японию, которой со всего «копеечку поиметь надобно». Власть называет этот процесс производством и регулированием. Глобус – это та же голова, а страны на нем –кожа. Россия – где- то в районе лица. При Брежневе, лицо обвисало, Азербайджаном и Туркменией морщинилось Казахстаном и Грузией. Лишнюю кожу вырезали, там, где не хватало – подтянули. Если надо – еще подтянут. Россия должна выглядеть оптимистично – смайликом. Смайлик – это имидж пятнадцатилетнего дауна в чате – образца россиянина, благополучного с детства. А без имиджа на обложки не попадают…

Образно. Кстати, я без шуток, на полном серьезе встречаю в Москве деятелей, которые считают (и пишут!), что нам Кавказ не нужен. "Отгородиться! Колючую проволоку натянуть!"... Просишь подробности - и оказывается, что у собеседника познания в географии куцые донелья: все, что южнее МКАД - будто в тумане. Для них принадлежность Новороссийска и Сочи к Кавказу - как откровение. Некоторые по сю пору числят Н-ск за Крымом. А уж про существование таких экзотических мест, как Нальчик, можно вообще не говорить...

ТАНКОГРАД

Николай Иванович всю жизнь был слесарем и не просто слесарем, а слесарем цеха №11 по сборке ходовой. У него не было «золотых рук», он пил в меру, он получал четыре тысячи двести пятьдесят рублей, ездил на рыбалку. Такие люди обычно имеют в Системе не более десяток фотографий, потому, что особых документов на таких людей Система не заводит. Раньше Система говорила, что из таких нулей складывается ее ударная мощь, и это льстило Николай Ивановичу. А еще его льстило свидетельство рационализатора за специальный, хитрый ключ облегчающей наворачивание восемнадцатой гайки по сборочной карте. Восемнадцатая гайка была навернута раз несчетно, когда Николай Иванович стал умирать. Дети сестры, на Новый год подарили ему видеомагнитофон и единственную кассету – документальный фильм про испытания танка Т-72, в трансмиссию которого навинчивал восемнадцатую гайку слесарь. Танк проносился по полигону через рвы и «ежи», его орудие громило старые грузовики-мишени, кто-то в чине генерал-майора, стоящий спиной к камере, поднимал большой палец, мелькали лица из КБ и ГБ… А ночью, в Танкоград – Сортировочный приходили эшелоны и забирали черные коробки танков на платформы. Беспомощные коробки 80%-ной сборки, без вооружения и связи. День и ночь шли эшелоны до портов, там танки грузили на пакистанские и индийские суда, в переплавку. Это было ночью, а днем в цех приезжал менеджер по качеству, - существо двадцатидвухлетнее, но уже с брюшком и проверял, как работают. Раньше был мастер цеха, мужик, одним словом, мужик с матерком, с руками и в картузе. Менеджер, наоборот, говорил на «вы», и такой дистанцией от этого «вы» тянуло, как отсюда до хрущевского коммунизма. Менеджеру было поровну устройство танка, возможно, он в нем и не разбирался. Ему нужна была «комплектация», но не та, которая по спецификации, а та, которая реально навинчена и приварена. Он мог полчаса скрести ногтем по торцу броневой плиты, там, где стоял штамп проката. Он мог (вежливо) попросить выбить шпильку из оси и долго на эту шпильку пялится. Он никогда не задавал вопросов. Работяги знали, работяги давно уже не выдерживали зазоров и припусков и не дай Бог какому ни будь танкисту очутиться в этой машине даже около боя. Сбылась мечта Сталина – страна дала сталь. Не руду, не сляб, не недокат – сталь высшей марки, расфасованная танками…

Танкоград, который так и назывался, возник из эвакуированного на Урал, завода. Ранние фото Танкограда не сохранились в музее, никогда в этом городе музея не было. В начале пятидесятых цеха начали обрастать бетонными пятиэтажками, а семьи достатком и детьми. В 1961 году в Танкограде было семьдесят тысяч душ, сто восемнадцать радиол «Латвия», один детский сад и двадцать две легковые машины. 1961 взят не случайно, а как год реального основания города – в Танкограде появилось собственное кладбище. А потом оно исчезло. Исчезло внезапно, в одну ночь. Потому, что «после тяжелой и продолжительной болезни перестало биться сердце … Леонида Ильича Брежнева». И неделю молчал телефон из красного пластика в кабинете директора завода, неделю единожды запущенная мощь рожала танки, танки, танки, танки… Танки никто не требовал, никто не планировал и никто не отменял. Готовые танки расположились на фундаментах нового микрорайона, на кладбище, даже на лесном складе у речной пристани. Если бы не позвонили Оттуда, возможно пришлось вывозить продукцию в поля…
Танки вывезли, а кладбище так и не восстановили. И не ходило жутких историй о голосах из под земли, так, как даже пацаны не лазили на заброшенный погост – нечего там было делать тем пацанам. Пацаны, кто рьяно, а кто с подзатыльника делили синус на косинус и зубрили «Чуден Днепр», не потому, что были существами инопланетными, а потому, что хотели так же весело, с матерком и ухмылкой разнести в хлам, если не всю Галактику, то два полка пальмовых обезьян, уж точно…
Никогда в Танкограде не было негров. А этих троих видели все. Негры были с губами, пухлыми как автомобильные камеры без покрышки, в зеленых беретах с жестяными тропическими листьями и мечами, в черных очках (не из закопченного над костром стекла!) и важные. Важнее сопровождающих пузатых полковников и генерала, из которого дышала Кощеева смерть, советских. Гостям торговали продукцию. На поле, совсем как на кассете у Николая Ивановича расставили старые ЗИЛ-ки, навалили телеграфных столбов и строительного хлама, для пущей вящести разлили солярку и подожгли. А потом выпустили танк. Обычная, показуха, хоть и редкая, но негры приехали тоже не слюни пускать. Они привезли с собой контейнер, в раскрытом виде представлявший полевую установку противотанковых ракет. По нынешним меркам – хлам. По нынешним. Сильно досадили их пальмовой независимости враги передового пролетариата такими штуками, а не менее обидели американские спекулянты, продавшие одноразовые броневики времен Интервенции. Дорогие гости больше не хотели походить на предков по Дарвину…
Когда зеваки просочились во все огороженные милицией и солдатами места, волна движения утихла, генерал – Кощеева смерть скомандовал в микрофон «Показать Кузькину мать». Вряд ли он такое сказал на самом деле, просто народу хочется слышать, что думается…
Но и не с этого пацаны повязли в тригонометрии. Можно сказать короче, но тогда неправда. Правда, если сказать все, как есть и про то, что раньше, списанные грузовики- жертвы набивали мешками с соломой в касках, имитируя солдат, а вот за ракетной установкой стоял в с а м а м д е л е ш н ы й манекен – негр, кто то божился, что он был вообще живой, пацанская фантазия, естественно - негр был восковым, но один к одному. У языческих народов свой подход к врагу – я не сомневаюсь, что в кармане этого воскового империалиста лежал н а с т о я щ и й военный документ добытый у трупа в бою под верхней или нижней Замундой. И кода невидимый режиссер дернул за веревку и когда две ракеты рассыпались веером по хитрой многослойной броне – это была правда, настоящая правда. И когда танк на мгновение затих, душа у пацанов упала. И у Николая Ивановича, партийца, не привыкшего верить в химеру, билетом готового поплатиться за недовернутую восемнадцатую гайку – упала. Секунды, как час ползла башня по горизонту (потом оказалось, что у наводчика закоптило оптику), и…
… и еб%ла (меньше не скажешь) прямо в живой манекен, в его нелепую смертоносную треногу, в его боекомплект, шкуру, идеологию и зло…
После демонстрации в городе был митинг, посвященный … неважно. И Генерал – смерть сказал, что Партия решила ковать не только сталь, но и кадры и не где-то там, а прямо тут и…, и…, и…, и еще много чего сказал, прежде чем объявил, что с будущего года в Танкограде откроется военное училище танковых войск. Потом, восьмым, говорил Ушлый – по характеру и фамилии, лейтенант- командир танка убившего установку. И сказал, что царица полей артиллерия, как пищальная так и танковая, как раньше, так и сейчас нуждается прежде всего в расчете и гармонии. Три косинус квадрат на «Реве, та стогне Днипр широкий»…
Военное училище строили ровно столько, сколько требуется пацану, чтобы забыть геометрию, полюбить девушку, погибнуть в Афганистане или перестать маяться дурью. Ушлый спился, Украина отделилась вместе с Тарасом Шевченко, но Гоголя оставила...


(продолжение следует)

Варяг ,
?! это Вы?! verdada?!
*с ума сойти.. помню Вас на форуме ещё в своём детском возрасте*

Исчезал, было дело...

А мне сегодня грустно. Даже не так, нет, вовсе не грустно.. скорее, скучно. на улице ветер и холодно, в телефоне покой, писем нет.. воскресенье, а у меня абстинентный сидром.. да.

свояк, махнемся домами? у меня жара, рыбки кончают от нее самоубийством - выпрыгивая из аквариумов... такая ж скукотень и уборки года на три.... нет, убирать не надо... надо подойти с чистой совестью, ибо моя кончается и чуется буду убирать

Ритка, давай в гости. у меня вино и компот вкуснючий. и пока еще не так холодно.

ТАНКОГРАД (продолжение)

Николай Иванович знал, что хорошо – это когда ничего не изменяется. Его кольнуло всего два раза – когда перестали глушить «Голос Америки» и когда умерла жена. Кольнуло одинаково, равнозначно. Потому, что он никогда не слушал «голосов», но привык к треску на коротких волнах, потому что никогда не любил жену жившую, уехавшую, и преставившуюся в Коломне, по причине … кому она нужна, эта причина? Просто привык он получать короткие телеграммы каждый месяц на почтамте: «Коля зпт приезжай зпт жду тчк». Табуретка стоит на четырех ножках - аксиома, две сломались… Восемнадцатая гайка нужна менеджеру на вес. Руки пахнут или воняют сталью, не золотые, обычные руки. Детей нет. А дома хорошо, аккуратно – не привык Николай Иванович к бардаку. Светит настольная лампа, коричневая, эбонитовая 1974 года выпуска. Библиотеку закрыли, книжки выбросили на костер. Прежде чем разожгли, Николай Иванович успел разжиться, не важно чем – кипой. Хорошие книги писали раньше, длинные и с сюжетом. Ёк… Не моргало электричество никогда! У Танкограда своя электростанция, старая, но хорошая! Ёк! Сердце? Не с чего ему, не с чего… О чем там было дело? Ага, 383 страница: «Зося не верила в то, то социализм…»
На следующий день ехали на рыбалку, на «Урале» бывшего мастера, а ныне пенсионера Спасского. Ехали десять километров и молчали, потому, что, когда едешь на «Урале» - говорить невозможно. А говорить хотелось , не то что говорить – спросить. И, когда остановились, когда развели костер, когда раскупорили первую, когда упала незаметная августовская звезда, Николай Иванович все же решился:
- Валя, мне знак был…
Хотел пошутить, но вышло нелепо откровенно, на фоне стрекочущего сверчками, луга…
- Видение?
- Ну, видение.
- Надо набрать мышиных катышков, завязать в платочек, помять и заварить. А воду, потом вылить с четвертого этажа, ни в коем случае не с пятого или третьего!
- Шутишь всё?
Спасский не ответил, только затянулся «Примой» и посмотрел в небо. Пожевал губу.
- Мне, Коля, восемьдесят с копейками. И всю жизнь я не рассказывал и не рассказываю, почему у меня фамилия такая.
- Какая у тебя фамилия? Нормальная фамилия. Причем тут фамилия?
- Притом, Коля, что это не папина и не мамина фамилия у меня.
- Ну и?
- Ну и наливай. А скажу я тебе ответ, когда помирать буду. Или ты помирать будешь. В том и секрет, что я не чувствую, чтобы кто- то из нас туда собрался. Так, что, засунь себе свои знаки и видения туда, откуда Партия их не увидит. Будем!
Не клевало. Возможно, и не должно было, ночью рыба спит. А у Спасского фамилия была от города Спасска, от песни «По долинам и по взгорьям», потому, что был он детдомовским бесфамильным подкидышем, много лет назад…

- Хорошая штука, можно посмотреть? – спросил менеджер по качеству Николая Ивановича, и тот растерялся, поскольку менеджер никогда ничего не спрашивал.
- Конечно можно, это – ключ на восемнадцать. Только у него ручка хитрая, это я сам придумал...
Последний раз Николай Иванович хвастался лет десять назад, посему покраснел.
- Хорошая штука. Нержавейка. Килограмма полтора будет. За такую чурки налом платят, потому что мало ее и таможенные пошлины высокие. И придумали вы гениально. Гнать туда можно инструментом, а не сырьем. Инструментом в комплекте танкового ЗИПа! Вы можете обосновать, зачем, вот это нужно, только так обосновать, чтобы дилетанты думали, что танк без этого – полный отстой?
- Полный, что?
- Ну, не может без этого танкист, понимаете?
- Как без Катюши?
- Именно. Которая ему деньги сбережет!
- Понял.
- Так, обоснуете?
- Обосную. Пошел на х%й!
Не уволили, даже не поругали. Возможно, новая власть научилась мудрости рыбака, который никогда не замечает, как материт его немыми губами пойманная рыба…

Государству назло, пенсионеры Танкограда умирали редко, наверно за тридцать – сорок лет работы в цехах частички брони въелись им в организм и сделали неуязвимыми. Наверное, потому, что привыкли они к кефиру, гречке и рублю - не брала их инфляция, девальвация, дегенератизация и прочие инструменты государственного регулирования. Даже танки, которые сразу за воротами превращались из единиц в тонны не могли отбить у них смысл жизни. Пенсионеры работали, потому, что работать больше было некому. Приезжал народный кандидат в депутаты, говорил о конверсии, которая подорвала оборонную мощь, о мерах по улучшению социальных условий, о родине (с очень большой буквы), а потом, из зала встал полутрезвый лейтенант Ушлый и спросил:
- Вот вы, так хорошо говорили о горбачевской конверсии, которая на нас оставила след. Но у нас, еще и инверсионный след остался. Что с ним вы намерены делать?..
Кандидат, не раздумывая, согласился, что с инверсионным следом борьбу надо начинать немедленно, что если будет избран, то самым надлежащим образом … и т.д.
Инверсионный след – это то, что остается в небе от двигателей реактивного самолета… Через год, кандидат стал их мэром. А еще через год он отремонтировал и открыл уничтоженное в восьмидесятых кладбище. Отремонтировал бульдозерами – разровнял и будто не было там никогда никаких могил.

Весной, Спасский, неизвестно откуда набрался сил и затеял свару с государством. Суть свары состояла в том, что он попытался взять кредит на улучшение жилья, а его, естественно послали. Послали поочередно из пяти местных и областных банков, причем старикан, не будь дураком, все беседы с менеджерами записал на взятый у внука японский диктофон. Смонтированная воедино запись представляла собой подробное доказательство российской заботы о благосостоянии и человеке. О благосостоянии и человеке, но не о благосостоянии человека. Человек (он же - Спасский) оказался: «в таком возрасте, когда сами понимаете…», «в вашем возрасте гарантии может дать только Господь Бог…», «вам уже о вечном жилье, гражданин, заботится надо!.. » и «охрана, удалите сумасшедшего из восьмой кабинки!..». Сюда же прилагались визитные карточки клерков и рекламные проспекты, так как Спасский, чтобы не выгнали сразу начинал беседу издалека, например, с желания вложить накопленное за сорок лет куда либо. А еще требовали поручителя. Спасский записался на прием к начальнику городской налоговой инспекции и попросил выделить ему поручителя, так, как «я вас всю жизнь не обманывал, и вы мне помогите». Ответ был предсказуемым и тоже, добавленным в коллекцию. Осенью, беспокойный пенсионер уехал в Москву, к Президенту и больше не вернулся. Не вернулся в эту повесть, а не сгинул, как того требует нынешняя литература. И записи свои пристроил, не на первый, конечно, а на сороковой канал телевидения – благо провинциальную чернуху еще берут при общей абстиненции сюжета…

(продолжение следует)

Ритка больше не может пить. Ритка худеет.

Варяг. Танкоград- внушает. Может кто то и не поймет, но у меня ностальгия.

"...Беспокойный пенсионер уехал в Москву, к Президенту и больше не вернулся. Не вернулся в эту повесть, а не сгинул, как того требует нынешняя литература". Здорово. не уверен, правда, что вся нынешняя литература требует именно этого, но ведь какая-то требует, это точно. И менеджер хорош.
У Варяга глаз очень острый. Язык точный. И заметно, что его иногда аж трясет от эмоций, но - сдерживает себя. По-культурному. Читать еще хочется. Найти созвучное собственному.

Спасибо, Stran nik. Откровенно говоря, я уже долго пытаюсь сложить что – ни будь более связное, чем отдельные выплески эмоций, но … похоже мне не дано. Попадаю в обобщения и откровенную «чернуху». «Танкоград» тоже получился эпизодом. Сейчас пытаюсь связать очередной, более цельный сюжет (есть наметка, хлипкая, но живучая)…


ТАНКОГРАД (продолжение )

Собственно, все начиналось с того, что Николай Иванович собрался помирать. Собрался, но передумал. Появилось у него зло, неоформленное, но жизнеутверждающее, как корень тополя, который медленно, но нахрен, ломает новый асфальт. Сборочная схема включала в себя около двухсот соединений со своими допусками и усилиями. Николай Иванович начал собирать их, как Бог на душу положит, - начал и не заметили. Тогда он вообще процентов тридцать болтов прикарманил – прошло. Зарплату выплатили в срок и без вычетов, болты продал на барахолке оптом, по цене лома. И менеджеру по качеству пару раз подсказал, как цветмет оприходовать. Менеджер сначала игнорировал, но поскольку был бизнесменом новой формации, позабыл обиду и как то раз откровенно вручил слесарю конверт с двадцатью баксами, правда молча. А потом сказал получить на складе новую робу, но не фуфайку, образца Александра III, а турецкий комбез с надписью «BMW». А дальше его вызывал в кабинет сам папа менеджера по качеству и налив умеренно, велел присматривать за работягами, ясный пень не безвозмездно, то есть фактически назначил бригадиром, о чем Николай Иванович тайно помышлял всю советскую эпоху. Спасский, будь он здесь, назвал бы друга сволочью, но он уехал и ехал бы дальше со своим «партейным» взглядом! Над Танкоградом затянули дожди, а Николай Иванович купил за десять тысяч «Москвич», гавно, но свое и самоходное. Почтальоны кормили ящик предвыборными листовками, взывая к нищете пенсионеров, а он их выкидывал. Однажды, Николай Иванович пошел в ресторан, но там ему не понравилось. Не то, чем кормили, а свое плебейское «пожалуйста» халдею… Летом приехали дети сестры Миша и Алена. Николай Иванович сестры не видел с тех пор, как уехала она в Москву, поступать в техникум. Геологом, сестра так и не стала, зато вышла замуж за геолога, потом:
Май, экзамен, шпора, выпуск,
Поезд, армия, разлука,
Самогон, покос и выпас,
Институт, карьера, скука,
Партсобранье, юбка, дети,
Оливье, путевка в Сочи,
Горы, пастбища, мечети,
Десять «Карнавальных ночей»,
Юбилеи, годовщины,
Снова елка, конфетти,
Вдруг кольнуло без причины,
«Я не мальчик уж, прости…»
«Где таблетки, посмотри»
«Если что – звони 03»,
Запятая, точка, точка,
Поползла вдруг косо строчка,
Домино, кефир и боль,
А в конце – огромный ноль…
Геолог был бородатым, активным, паял приемники, купался в проруби и никогда не общался с Николаем Ивановичем, потому, что никогда интеллигенция не приближалась к пролетариату ближе Луны к Земле. Сестра Люба одновременно любила его, уважала и боялась. Только теперь, когда он превратился в ноль и, наконец, успокоился в грунтах, которые всю свою жизнь зондировал, Люба решилась приехать с детьми, но в последний момент не смогла. Странно, но женщины, почему- то отталкивались от Николая Ивановича, как отталкиваются одноименные полюса магнита…
- Дядя Коля, на рыбалку поедем? – в первый же день спросил Миша.
- На рыбалку? Да у нас тут рыбалка никакая, я сам забыл, когда в последний раз…
- Странно.
- Что?
- В Москве, почему- то многие думают, что за сто километров от Садового Кольца начинается кольцо Золотое – ни одного офиса, ни одного банка, сидят себе мужички в картузах и удят. Идиллия, одним словом.
- Лучше бы у вас в Москве думали, где пожрать найти и как зиму перезимовать!
- О, вечный диссонанс провинции со столицами! Разинский дух чую! – не обиделся Миша, хотя парировал несколько наиграно.
- Разинский дух – это когда навозом прет и дегтем. Здесь, племяш – скорее Сталинский дух, когда железом и тоской…
- Ну уж, тоской. Честно скажу, дядя Коля, иногда так хочется бросить эти все декларации, пошлины, растаможки, оферты и танки делать. Своими руками, за шесть тысяч в месяц, но танки!
- Когда следующий раз приспичит – позвони, устрою в цех. И прописку поменять помогу – с Чистопрудного на 3-й Коминтерновский тупик. Давай лучше мы с тобой и с Аленой в ресторан сходим, водочки выпьем, музыку послушаем, а то не ровен час – поругаемся. Ресторан у нас хороший – самой советской категории, таких в Москве уже не найдешь. И нахамят душевно и драки случаются.
- Не любишь ты, дядя Москву, не любишь.
- А ты не спрашивай, спрос, он до Киева доведет, а Киев нынче – не Россия…
Алена, холеная, московская, пусть не барышня, а так – имитация, долго глядела косо на дядю, но дядя встал и заказал лабухам «Ах, какая женщина». Ресторан – это куча условностей до третьей рюмки, а потом… Потом, Русь первозданная берет свое и вот он танцует московскую племянницу, а Миша почти дружит с халдеем. Раскрасневшаяся, доступная Алена поднимает тост «за нашего, золотого родственника» и родственник не сопротивляется, не язвит. Ресторан – место, где при хорошем подходе и темпе вся мразь, которая в душе таилась обретает словесную форму и лезет, лезет из души признаниями и откровениями. А может не мразь, может мертвые кровяные тельца, которые в просторечии – гной. Брр…

- Тебе не кажется, что он не похож на рабочего? – спросила Алена утром Мишу, - он нахамил официанту, заставил заменить нож, который сам же уронил на пол и говорил связно весь вечер!
- По- твоему, рабочий должен ковырять в носу и говорить «Ёпть!», через слово?
- Мама говорила, что Николай Иванович недалек.
- Мама много что говорила. И папа, много, что говорил.
- Папа? Что он тебе такого говорил, что ты ерничаешь?
- Я ерничаю?!
- У тебя такая интонация…
- Брось, Алена. Папа твердил, что я должен поступить в институт и непременно на горный факультет. Папа сказал, что не хочет меня знать, когда я стал экономистом. Папа говорил, что лучший отдых – лыжи и самодеятельная песня у костра. Папа чуть не проклял меня, когда из профильной экономики я перекинулся в юриспруденцию, затем в таможенное дело. Я, сестра, увернулся от серпа и молота, упавших на голову. И тебе, не мешало бы, хотя бы опыт иметь…
- Сволочь ты, Миша!
- Сволочь, не я. Сволочь – ты. Ты вышла замуж за кого? За владельца одежного магазина. Сложись иначе, у тебя не было бы лишнего стольника на диск Талькова или Митяева, которыми ты лечишь свою тонкую душу. Хорошо блюсти мораль за чужой спиной!
Они поругались. Потом помирились. Потом они уехали – он к своей работе, которую втайне любил, а она – к своему кормильцу – домохозяйственно грустить под: «Наш пароходик уходит в светлое прошлое»…

(Окончание следует)

"Люблю эту пьесу: восторги, печали,
случайности, встречи, звонки;
на нас возлагают надежды в начале,
в конце – возлагают венки." )

Эк! Ну вот, потянулись в бар с хорошими словами. Знать, Хозяин вернулся. Паутину смахнул, стаканы, давно немытые, надраил... Вон они, горят аж на солнышке! Ну как тут не налить?
Нальём. И будем читать дальше.