Л. КОГАН
У древнейшего первоосновного понятия Бытие своя особая судьба. Трудно назвать другое философское понятие - за исключением, пожалуй, свободы, - которое, будучи тысячелетия на слуху, оставалось бы столь по-разному воспринимаемым, необщезначимым, в чем-то загадочным. Не раз звучали по его адресу упреки в неопределенности, высказывалось и тотальное сомнение: не фантом ли это, не скрывается ли за этим нечто — безбрежное, всепоглощающее ничто.
По-своему драматичен и генезис категории Бытия. Она рождалась не просто как умозрительное обобщение, чистый дискурс, но и как жизнепереживание, духовное прозрение, интуитивный смыслообраз. За горизонтом повседневности улавливался иной, сокровенно-сущностный пласт действительности, в преходящем - вечное, в настоящем, как непосредственно данном, настоящее, как подлинное, истинное. Этот момент истины столь же трансцендентен в своей неохватности, как и имманентен, внутренне укоренен, кровнородственен по своей сути. Таинственное Зазеркалье и вместе с тем реально обживаемое жизненное пространство, всеобщая ойкумена, попытка (опыт, поиск) согласия личности с Миром, объединяющее жизнетворчество. Сущностно-панорамный образ мироздания: Всебытие как всеединство.
С этим связана особая сейсмическая чувствительность категории Бытия к трагедийному духу истории, ее тектоническим сдвигам, ритмам осевого времени. Она наиболее приметна, востребуема в переломные эпохи, на крутых перепутьях человечества, на краю бездны. Люди, уставшие от испытаний, круговерти событий, дезориентированные резкой сменой ценностных установок, тянутся к чему-то незыблемому и надежному, жаждут объективности, постоянства, душевного покоя. Таким спасительным оазисом является для многих религия, отчасти искусство. Исключительно велика в этом отношении роль философии, прежде всего понятие Бытия, как своего рода точки и опоры - для тех, кто хочет самостоятельно во всем разобраться, отделить зерна от плевел, ищет выхода, алчет правды.
Так было на заре истории, в эпоху перехода от мифа к логосу, когда на стыке натуры и культуры, в их творческом слиянии рождалась философия. Рушились давние стереотипы, в корне менялось положение людей в обществе. Эта ломка вызывала тревогу, многое казалось непонятным. Возникшее тогда понятие Бытия обнадеживало, пробуждало уверенность в том, что не все тленно в нас и вокруг, не все потеряно, есть и нечто незыблемое, мирообъемлющее, подлинное, неодолимо животворное. Так было и на труднейшем средневековом перевале истории, в эпоху инквизиционно-догматического авторитаризма, - Бытие трактовалось как луч света во тьме заблуждений, высшее благо, обожествлялось. Особого внимания заслуживает растущий интерес к этому понятию в нашу эпоху, в бурном, кровавом, катастрофическом XX веке, охваченном гордыней научно-технического прогресса и в то же время морально-психологическим смятением, отчужденностью, предчувствием конца света.
Проявившаяся в этих условиях тяга к Бытию - не метафизический эскапизм не бегство от жизни, а в конечном счете выражение любви и воли к ней, уяснение ее самоценности, неусеченности вселенского измерения, полномасштабного гамбургского счета.
Я предвижу вопрос: зачем понадобился какой-то новый, неизвестный закон если существуют давно открытые и обоснованные законы сохранения> материи и <энергии>? Нужно ли заботиться о Бытии в целом, если оно вечно и, следовательно, само способно себя защитить?
<
Сохранение> можно понимать по-разному, в зависимости от того, что этих разных терминов, существующих с незапамятных времен? Материальная природа - фундамент Бытия, но есть и генетически связанная с ней, порождаемая ею личным и общественным бытием и при этом глубоко самобытная, самосветящаяся духовная реальность, идеальное, не сводимое к вещественному субстрату Духовный мир - ведущее, специфизирующее начало человека-бытия.
Закон, который я пытаюсь осмыслить, опирается на упомянутые выше законы <сохранения>, но имеет, в отличие от них, не физический, а скорее метафизический философско-экологически-культурологический характер. Он касается не только внешнего мира, но и самого человека, его внутреннего мира, его отношения к Бытию самоопределения в нем. В связи с этим встает еще одни вопрос: насколько правомерно говорить о законе применительно к всеобщему, к неверифицируемой запредельности?
Признавая основательность этих сомнений, считаю нужным заметить, что понятие закона едва ли можно считать абсолютно строгим и во многих других случаях Оно неоднозначно в различном контексте, охватывающем самые разные сферы действительности, - от всемирного тяготения до нравственности и права; всюду свои оттенки свои угол зрения. Степень определенности этого понятия уменьшается по мере усложнения исследуемого объекта; и, напротив, возрастает в своем значении момент разноаспектности, статистичности, вероятности. Наиболее смыслоемкие социально-исторические законы являются законами-тенденциями, инвариантность которых совмещается с вариабельностью их проявления. В еще большей мере это касается всеобщих философских законов. Их признание предполагает учет выраженного тут коэффициента идеализации, гипотетичности, разного рода «допусков» что отнюдь не исключает необходимости постановки данной проблемы Более того поскольку важнейшим признаком закона является повторяемость определенных взаимосвязей, постольку интересующий нас феномен уже самим фактом своего существования подтверждает реальность искомого: вечное не может не быть необходимым, фундаментально-корневым, закономерным.
Обычно полагают, что Бытие - это простая сумма предметов и процессов существования вообще. Факт существования - первое, с чем мы сталкиваемся, точка отсчета, первообраз Бытия, первозданная достоверность, из которой вытекает все остальное. Этим, однако, нельзя ограничиться. Не все, что блестит – золото. Существование - общий абрис того, что есть, момент его пребывания и контакта с ним Это - остов, костяк бытия. Без него нет ничего, но он сам по себе еще не дает реального образа существующего. Все дело в том, что и как существует. Кости скелета остающиеся после нас, тоже существуют, но живого человека уже нет, он ушел в небытие. Будучи бесконечным в своем развитии и неисчерпаемым по содержанию Бытие охватывает все действительное и возможное, в том числе свою противоположность - небытие (бытие небытия). Идеи Бытия и небытия возникли во взаимосвязи, как отрицающие и в то же время предполагающие друг друга - подобно свету и тьме, правде и лжи, добру и злу. Каждое из этих понятий обретает свой смысл в противопоставлении другому, исходя из преамбулы его существования. Небытие существует как момент всеобщего Бытия, одно из его состояний (хотя конкретному, налично-конечному бытию предшествует его, данного бытия, небытие), и не существует как нечто самодостаточное, первородное, субстанциальное. Оно рождается в процессе становления Бытия, в противоречивом сплаве того, что уже есть, и того, чего еще нет. Бытие как бесконечное целое самородно, самозаконно, предметно. Небытие производно и в этом смысле частично, условно, относительно. Это не отсутствие бытия вообще, а отсутствие качественно определенного, конкретного, реализованного бытия, переходная форма от одного уровня его развития к другому; еще не сложившееся, не сформировавшееся в данной ситуации потенциально-локальное предбытие, недобытие, либо уже деградировавшее, распавшееся наличное пост-бытие. Существует и множество промежуточных, гибридных, мозаичных по своей структуре степеней и оттенков этого динамического соотношения. Совершенно очевидно, что понятие небытия употребляется тут не в буквальном и однозначном смысле, a cum grano sails (с крупинкой соли, с оговоркой), в его условном, функционально-переходном, в известной мере метафорическом значении. В так понимаемом небытии нет ничего противоестественного, инфернального.
Небытийно-инобытийный синдром Бытия является, на мой взгляд, онтологическим первоистоком феномена относительности. Последняя имеет, наряду с обычно фиксируемым физическим содержанием системно-структурный характер. Ей присуща как позитивная роль, коренящаяся в созидательно-трансформационной сущности Бытия, так и негативная функция, выражающая его теневой наоборотный, небытийственный аспект. Отклонение в сторону «условных оборотов», неадекватности, кажимости, мнимости, от подлинного к паллиативному или фиктивному, фантомному «квази», «псевдо», «also ob» (как бы, как будто) проявляется в бесчисленных условностях. Небытийная релятивность таит угрозу девальвации наличного существования. Возможность противодействия ей - в конструктивной природе Бытия, его способности подняться над своей ограниченностью, в жизнеутверждающей <энергии> свободного человеческого духа, в его совестном суде. Чем опасней отрава обесценивающего релятивизма, двусмысленной условности, растлевающей вседозволенности, тем больше значение приобретает поиск правды, наше стремление объективно и самостоятельно во всем разобраться, найти свое достойное место в Бытии, понять, что же это такое.
Нужно различать Бытие в широком, всеобъемлющем его диапазоне, включающем в себя небытие как свою оборотную негативно-инобытийную сторону, и Бытие в собственном, строгом смысле - как творческую первооснову, квинтэссенцию мироздания, его конструктивно-созидательные силы и тенденции; они оппозиционны по отношению к распадно-разрушительным, небытийным по своей направленности процессам. Противостояние Бытия и небытия проявляется по-разному: от первоначальной разнонаправленности, диалога, спора до острого, непримиримого конфликта, борьбы на уничтожение. Это зависит от характера небытийности. Одно дело - естественные распадные процессы, фазовые состояния, соответствующие циклической ритмике развития, - с ними приходится считаться, пока их вред не преодолен; иное дело - патологические, алчно-насильственные, агрессивные силы небытия; с ними необходима бескомпромиссная борьба.
Бытие более или менее упорядочение, организовано, стабильно. Небытие схоластично, турбулентно, лабильно. Это не значит, что первое тождественно статике, а второе - динамике. Нельзя противопоставлять Бытие движению. В целом - это становящееся Бытие. <Сохранение> Бытия - упрочение его внутренней активности, процессуальности, самообновления.
Бытие и небытие не только конфликтуют, но так или иначе сочетаются, дополняя друг друга. В процессе всемирного круговорота позитивное Бытие периодически переходит (в пределах конкретно-наличных субсистем) в нисходящую, негативно-инобытийную фазу, в небытие, а небытие, проделав сложный цикл конституирующих метаморфоз, преобразуется со временем в собственно бытие. Все дело - в степени преобладания того или другого. Соперничество Бытия и небытия (вечный спор Всебытия с самим собой) протекает с переменным успехом. В целом, в общей перспективе развития в итоге побеждает Бытие в собственном, строгом смысле слова, но в конкретно-локальных ситуациях происходит и по-другому. Реально (и актуально) вопрос стоит так: что, где, когда и сколько преобладает в каждый данный момент. Сплошь и рядом - это, грубо говоря, полубытие-полунебытие: «Я груз небытия вкусил своим горбом» (Б. Чичибабин). Оптимальное, продуктивное соотношение между этими оппонирующими силами требует постоянной наладки, настройки, коррекции, происходящей обычно спонтанно, в соответствии с объективными законами развития. В человеческой жизни решение этого вопроса требует активной работы самосознания, самоотверженных усилий, упорной борьбы.
Основопонятие Бытия предполагает не только факт существования сам по себе, в его локально-эмпирической данности, но определенный способ, тип, закон этого существования - его стабильность, континуальность, системность, целостность. В древнеиндийских и древнекитайских источниках Бытие характеризуется как высшая общность, великое единство. Парменид видел в единстве сущность Бытия. Это признавали - каждый по-своему - Платон, Николай Кузанский, Джордано Бруно и многие другие мыслители. В Библии Бытие идентифицируется с миросозиданием, творчеством.
Высказывалось мнение, что Бытие предшествует единству, является его предпосылкой: сначала одно, потом - другое. Тем самым допускается, что Бытие (редуцируемое в данном случае к существованию) может обходиться без внутренней собранности, организованности, сущностной определенности, конкретного образа, без своего лица. Это абстрактное бессущностное и бесформенное, «анонимное» существование напоминает чистое бытие, постулируемое в гегелевской логике; с той, правда, разницей, что у Гегеля оно подлежит дальнейшей конкретизации, а в данном контексте представлено как бы в готовом виде. Такое понимание трудно признать убедительным. Нет единства без бытия, но и нет нормального бытия, лишенного какой-либо внутренней интеграционной связи, собранности, цельности. Проблема Бытия - это прежде всего проблема его единства. Хранить Бытие - значит, воспрепятствовать его деформации, беречь и укреплять его жизненную силу и целостность.
Судьба мироздания всегда тревожила чуткие умы. Предощущение «всеобщей гибели» восходит к Упанишадам и гераклитовой символике мирового пожара, не говоря уже о религиозной эсхатологии. Та же тревога слышна в истории литературы. «Все говорят, что смерть грозит природе... / Все рушится и связь времен пропала, / Все относительным отныне стало», - писал английский поэт XVII в. Джон Донн. Мотив распавшейся связи времен звучит и у Шекспира: «разлажен жизни ход», «И гибели начавшийся пролог / земля и небо посылают»; и в словах Гейне о «расколотости» мира, Державина - о «сединах дряхлеющей вселенной», Баратынского - о «недуге бытия», Чаадаева - о «скрежете мировой машины», В. Соловьева - об «огненном колесе Бытия» и «чуется начало конца», Тютчева: «Когда придет последний час природы, / Состав частей разрушится земных...».
Порядок, характеризующий бытие в целом, под углом зрения вечности не исключает того, что его конечные составляющие весьма уязвимы, далеки от благостной умиротворенности. В звездах бурлят термоядерные реакции, в мировом пространстве таятся гигантские гравитационные ловушки - черные дыры, взрываются и распадаются целые метагалактические миры. Бушующая Вселенная полна катастроф. Но главная угроза в нашем мире исходит от самого человека - его алчности и властолюбия, жестокости и равнодушия, мировых войн и международного терроризма, новых Гулагов, Освенцимов и Чернобылей. Человек - не только мыслящее существо (впрочем, горе, как известно, бывает и от ума), но и мощная разрушительная сила, всеядный безжалостный хищник. Шекспир называл его красой мироздания и в то же время квинтэссенцией праха. Гете говорил о двух его душах, одна из которых устремлена вверх, к свету и добру, а другая - вниз. «Я царь - я раб - я червь - я Бог», - так определяет человека Державин.
Существует идеализированное представление о духовной зрелости общества. Отчасти это объясняется многострадальностью исторического опыта; отсюда иллюзия: раз мы так долго живем и столько испытали, значит в достаточной степени умудрены. Вопреки оптимистической эйфории просветителей и фанатиков техносциентизма мировая история предстает перед нами не столько как апофеоз здравомыслия, сколько как летопись ошибок и раздоров. Это не значит, что люди ничему не научились, но безусловно свидетельствует о том, что им свойственно переоценивать себя, впадать в самодовольство, упиваться гордыней; не замечая того, что история развивается далеко не так, как мы хотим, часто вопреки нашим намерениям, с гигантскими перепадами и перекосами, вспышками социального безумия. Давно подмечено несоответствие между опережающим научно-техническим прогрессом и отстающим уровнем нравственности. Известный русский либерал-вольнодумец Н.И. Тургенев замечает вслед за Руссо в своем дневнике 1815 года: «Мы обогатили себя познаниями о Земле и небе, но утратили понимание счастья человеческого. Мы распространили разум, но сжали сердце. Умножили нужды чувственной жизни, но уменьшили потребности жизни нравственной; мы имеем или хотим иметь кареты, корабли, аэростаты, порох, машины, не известные древним и т.п. Но мы не имеем и не хотим иметь свободы»1. Если заменить тут кареты, порох и аэростаты на мерседесы, ядерно-лазерное оружие и космические корабли, то этот вывод станет еще убедительней. Человечество далеко не так преуспело, как кажется. Оно скорее пересидело в каждом из классов всемирно-исторической школы, отстало в своем сознании, не достигало еще в целом духовной зрелости. И предпочитает жить сегодняшним днем, не слишком учась у прошлого, не всматриваясь в будущее. Жизнь часто превращалась в азартную игру с непредсказуемым результатом. Ее суть выразил лермонтовский Казарин из драмы «Маскарад»:
Что ни толкуй Волтер или Декарт,
Мир для меня - колода карт,
Жизнь - банк: рок мечет, я играю,
И правила игры я к людям применяю.
Бывает и хуже: трансформация жизни в игру без правил, игру в ничто, трагифарс, театр абсурда. Выход - в преодолении затянувшегося инфантилизма, в обретении духовного совершеннолетия, в освобождении от алчности и гордыни, суетности и страха.
Старый гамлетовский вопрос «быть или не быть?» возведен ныне в бесконечно-всебытийную степень: либо человечество, наконец, очнется, нравственно прозреет, станет человечным, либо кончит коллективным суицидом. Парадокс состоит в том, что спасать надо в первую очередь самого человека, охранять Бытие - от него же и сделать все это должен он сам. Все драматически сошлось, совпало, сконцентрировалось в этой, едва различимой в масштабах мироздания, антропокосмической точке.
Лейтмотивом отношения человека к природе является на протяжении веков версия о том, что он может якобы быть либо ее рабом либо непримиримым врагом, завоевателем, самовластным диктатором. Или-или, третьего не дано. Отсюда -планетарно-космический экстремизм, вселенский экспансионизм, ставка на завоевание и покорение природы. Влиятельность этой установки такова, что известную дань ей отдали даже великие мыслители. Кант, например, считал, что человеческий разум должен заставлять природу отвечать на свои вопросы. Фихте писал: «Я хочу быть господином природы, а она должна служить мне. Я хочу иметь на нее влияние, соразмерное моей силе; она же не должна иметь на меня никакого влияния». Согласно Гегелю человек, желающий познать мир, стремится «завладеть им и подчинить его себе». Он пользуется природой «против нее же самой». «Потребность стремится к тому, чтобы употребить природу в свою пользу, стирать ее грани, истощать ее, короче говоря, уничтожить ее»2. Мнение о природе как вражеской территории, подлежащей захвату и о человеке как ее завоевателе-оккупанте получило широкое признание в самых разных, далеко расходящихся кругах. Не был исключением и догматизированный марксизм. «Природа враг человека, - утверждал известный в свое время советский идеолог В. В. Адоратский. - Все, чем человек существует, он вырвал и завоевал с величайшим трудом... Принято говорить, что природа - мать, что она дает нам все. Это маниловщина. Если этот взгляд имеет еще какой-нибудь кредит, то следует возможно скорее отделаться от него... Человек эксплуатирует природу, он покоряет ее... вырывает каждый момент своей жизни из когтей обступившей его со всех сторон и абсолютно враждебной ему природы. <Сохранение> абсолютной враждебности природы должно разбудить заглохшее чувство солидарности людей. Надо вдолбить мысль: man contra natura...»3.
Контр-природные инвективы широко представлены в нашей литературе начала 20-х годов. Было бы несправедливо огульно приписывать их новой, революционной власти, делавшей тогда свои первые шаги. В обстановке всеобщего разлома экстремистские импульсы исходили из самых разных кругов, - радикализм правил бал и слева и справа. Выбитые из привычной колеи и отчасти инспирированные пафосом глобального миро-изменения представители тогдашнего сверхмодерна (анархистского, имажинистского, футуристического и т.п. толка) не только порывали с прошлым, но и провозглашали глобальное неповиновение законам природы и истории, бунтовали против любой нормативности. Хаос трактовался ими как вожделенная воля; свобода подменялась произволом, вседозволенностью. «Во имя нашего завтра - сожжем Рафаэля, разрушим музеи, растопчем искусства цветы», - декларировал в 1918 году В. Кириллов в журнале «Грядущее». Тот же призыв звучал в журнале «Зори грядущего»: «Рубите, кричите, ломайте, взрывайте!». В 1919 г. в Москве вышел сборник «Явь». В. Оленин возглашает тут свой клич миру: «На потертой родной наковальне / мировую мы выкуем бурю... / зовем вселенную громко, упорно / под знамя Мировой Революции!». Там же В. Каменский: «Взметайте, миры, / осужденные вечностью, / свой искрометный огонь... Пора владеть Земным Шаром / Революционного Правительства / Единой Раздельности». Разрушение старого мира декларировал с таким же размахом А. Мариенгоф: «Ни столбов верстовых, ни вех - / к дьяволу! На паперти великолепен наш красный канкан... Твердь, твердь за вихры вздыбим / святость хлещем свистящей нагайкой...». В издававшемся в Москве в начале 20-х годов анархистском органе «Биокосмист» (пытавшемся приспособиться к новым условиям) содержался призыв к борьбе с природой - «против гнета натурального», отстаивалась «тактика прорыва революции из социальной сферы в сферу биокосмическую», необходимость вселенского «вулканизма», «звериности», «бестиальности», отказ от естественной необходимости, требование изменить законы природы, «тряхнуть космосом». «...Кто решил овладеть космосом, тот должен обладать звериной силой. Бестиализм и биокосмизм - это один упруго самотканный клубок... Мы как остров, а со всех сторон негодующее и враждебное море». Близкое по духу периодическое издание «Бессмертие» проповедовало «космический максимализм - планетный большевизм - вселенский коммунизм», «окончательную победу над природой», призывало к штурму мироздания:
Равняйтесь, легионы
На солнечном плацу!
Швырнем лучей знамена
По космоса лицу!
На абордаж планетный!
Штыком мозгов коли!
Земля - станок лафетный
И Солнцем в Солнце - пли!
В комет кривые ромбы
На мировом горбу
Взорвем земные бомбы
У космоса на лбу.
«Организаторы Вселенной» выдвигали требование: «за шиворот - в бессмертие», мотивируя его тем, что «захватчикам Вселенной некогда нежничать». Журнал «ЛЭФ» считал нужным выбросить философию детерминизма на свалку истории. Художник В.Н. Чекрыгин отстаивал в 1921 г. «плановое преображение Космоса» и преобразование «косного закона притяжения»4.
Эти высказывания не исчерпывают, конечно, многоцветия тогдашней палитры мнений, существовала и другая, конструктивная точка зрения, в том числе по вопросу об отношении к природе5. Они, однако, выразили определенную - глобально нигилистическую, экстремистскую тенденцию, не утратившую своей воинственности и впоследствии.
Взаимодействие человека с природой проходит три основные фазы. Во-первых, исходная слитность, растворение наших первобытных предшественников в дикой природе; ее всевластие, страх перед ней. Во-вторых, постепенное выделение человека из окружающей естественной среды, его социально-историческая суверенизация и, в пределе - отчуждение, отрыв от природы, противопоставление ей. Эту эпоху, в первую очередь XX век, характеризует двоякая тенденция. С одной стороны все большее вовлечение природы в силовое поле технологий, усиление утилитарно-потребительского отношения к ней, а с другой - отрыв от нее, вынесение ее за скобки духовных интересов человека, - особенно в сверхиндустриальных мегаполисах. Это отчуждение проявилось и в том, что догматизированная философия низводит природу в нечто второстепенное, сырьевой придаток или подножие социума. Наиболее пагубным результатом этого перекоса стала недооценка природы человека, игнорирование его естественных возможностей и потребностей, его девальвация как личности.
В-третьих - возвращение блудного сына к своим истокам, воссоединение человека с природой. Это - не попятное движение руссоистско-натуралистического типа («назад к природе!»), а поступательный, восходящий процесс, синтетический итог, обогащенный ранее накопленным опытом. Этот период имеет в основном проективную направленность, обращен в будущее.
Вступая в новое тысячелетие, мы находимся под знаком этого намечающегося поворота, назревшей смены цивилизационных парадигм, перехода от насилия над природой, ее колонизаторского захвата и порабощения к союзническому сближению и сотворчеству с ней. От радикального изменения мира, его подгонки под идеологические пристрастия и стереотипы к миросохранению и совершенствованию. От антропоидного эгоизма и сепаратизма новоявленных «калифов на час» к общебытийному сознанию и общечеловеческой солидарности.
Роль природы в этом союзе будет, по-видимому, со временем нарастать. Я имею в виду не чисто «деловой» прагматический интерес к ее материальным ресурсам (что, конечно, очень важно, но еще не выходит за рамки второго, отмеченного выше, периода потребительского отношения к природе, ее эксплуатации), а сочувственное понимание, оценку ее красоты, органики, жизненной силы, бескорыстное природолюбие - то, что выражено в спинозовском понятии «Natura naturans» (созидающая, творящая природа) и выдвигается на первый план Тютчевым:
Не то, что мните вы, природа:
Не слепок, не бездушный лик -
В ней есть душа, в ней есть свобода,
В ней есть любовь, в ней есть язык.
Природа дает нам бесценный урок (особенно важный в смутные, взрывоопасные времена): она является эталоном естественности, основательности, последовательности, постоянства, стойкости, неисчерпаемого внутреннего динамизма. Есть в ней, конечно, и много косного, страшного, зверского. Перенимая у нее лучшие, светлые, жизнетворные импульсы, самосознающий человек остается вместе с тем ведущим, инициирующим началом в своих отношениях с нею.
В законе <сохранения> Бытия весьма существен глобально-космический параметр. Неоценимый вклад в философию космизма внесли русские мыслители: Н. Ф. Федоров (учение о регуляции природы - от общепланетарного электрокольца и превращения Земли в управляемый вселенский земноход до суперморализма, преобразования слепого хаоса в одухотворенный космос), К. Э. Циолковский (основы космонавтики и космоэтики), В. И. Вернадский (теория биосферы, ее перерастания в ноосферу), А. Л. Чижевский (космобиология).
Огромную роль в нормализации отношений общества с природой играет экология, выявляющая и помогающая преодолевать опасные деформации, порождаемые техногенно-цивилизационным процессом: хищническое истребление животных, разрушение плодородных почв, истощение невосполнимых природных ресурсов, сверхнормативная вырубка леса, загрязнение воздуха и водоемов. Этому нельзя эффективно противостоять, действуя разобщенно и в отдельных только направлениях. Необходимо объединение природоохранительных усилий в международном, общечеловеческом масштабе. Лишь при этом условии можно решать такие комплексные задачи как защита биосферы, приостановка и недопущение разрушения озонового слоя, предохраняющего от ультрафиолетовой радиации, <сохранение> нормального теплового баланса и т.п. Начиная с отдельного и особенного, охраны ближайшей среды обитания, конкретных биогеоценозов, экология постепенно восходит на высоты глобализации.
Вступление человечества в XXI век, оснащенного сверхмощными и обоюдоострыми (способными служить как добру, так и злу) технологиями, создает новую познавательную ситуацию - выводит нас напрямую и с небывалым до этого размахом к фундаментальным устоям Бытия, его кровеносной и нервной системам, решающим алгоритмам его развития. И тут надо задуматься, пока не превзойдена необратимо критическая масса нарушений, пока еще не поздно: вполне ли готовы мы к этой встрече? Что будет трансплантироваться в глубины Вселенной: мудрость и милосердие или безумие и коварство? Не произойдет ли, вслед за возрастающим загрязнением космоса вещественным мусором, отравление его вирусами алчности и злобы, лжи и страха? Не окажутся ли нарушены, повреждены жизненно важные системы Универсума, его биоритмы? И что он явит собой в итоге: устоявшийся относительный порядок или нарастающий разлад? Космос или хаос?
Речь не идет, разумеется, о каких-то априорных ограничениях, запретах, налагаемых на научное исследование - это противоестественно и нереально; пути в незнаемое открыты. Но учитывая их первопроходческий характер и возможный риск вселенского, апокалиптического масштаба, необходимо исключить в этих далеко идущих поисках какую-либо волюнтаристскую непредсказуемость, последовательно осуществлять демилитаризацию космоса. Законосообразность постулируемого мной принципа в том и состоит, что он выражает объективную необходимость нормального общебытийного развития и призван легитимизировать направленные на это усилия.
В связи с этим встает вопрос о принципах нового, - общебытийного, проективно-прогностического сознания и соответствующий ему научно-философской макростратегии, может быть даже об особом, универсальном Общественном Договоре с матерью-природой и Всеобщей декларации ее прав.
Проблема общебытийного сознания во всем ее объеме - дело будущего; намечу лишь некоторые его отправные моменты. Оно предполагает прежде всего осознание внутрибытийного статуса человека - со всеми вытекающими отсюда последствиями. Это значит: перестать интерпретировать Мир как нечто преимущественно внешнее по отношению к себе, а себя как наблюдателя его со стороны; в корне преодолеть разобщенность субъекта и объекта (доходящую до фактического постулирования их внеположности: мол, «я» — это одно, а Бытие — существенно иное, постороннее «оно»); осознать себя не просто порождением и частью Бытия, но его продолжением и, условно говоря, полномочным представителем, относительно самостоятельной целост-
ной персонификацией, ипостасью. Внутрибытийность человека и всебытийность его сознания обуславливают соответствующую познавательную оптику - многомерную, стереоскопическую, доверительно-исповедальную: глаза - в глаза, душа - в душу. Такой же должна быть универсальная этика, не отягощенная самодовлеющим антропоцентризмом, распространяемая на всю природу, на Бытие в целом.
Общебытийность сознания предполагает постижение человеком своей причастности Бытию на всю глубину этого отношения, выход за рамки любой локальной ограниченности - бытовой, профессиональной, этнической, политико-идеологической, готовность и способность, существуя во времени, жить также духовно в вечном. Основным вопросом этой философии является не отношение мышления к Бытию (ибо мышление не существует вне Бытия, помимо человека), а самоопределение человека в Бытии и полномасштабное самоопределение Бытия через человека.
Важнейшей особенностью общебытийного сознания является признание человеком и человечеством своей родовой, кровно-родственной связи с Бытием и ответственности за него. Человек и Бытие продолжаются друг в друге. <Сохранение> Бытия -защита основы основ и наша фундаментальная самозащита.
Закон <сохранения> Бытия сочетает в себе объективно-детерминационное и нормативно-целевое начало. Это закон-сверхзадача. В отличие от физических законов <сохранения> он ориентирован по преимуществу не на количественную сторону дела -соотношение определенных величин, их сумму, а на качество мироздания, утверждение всеобщего миропорядка. В отличие от традиционно-экологического подхода, объектом исследования тут является не какой-либо ареал или ракурс окружающей действительности, а Бытие как таковое, его суть.
Не выходит ли эта общебытийная сверхзадача за пределы наших возможностей? Ведь опасности, угрожающие Бытию и коренящиеся в нем, неисчислимы и большей частью непредсказуемы. К тому же Бытие как целое не поддается ввиду своей пространственно-временной неохватности полной, окончательной расшифровке. Это есть, но что именно и почему! Тут не может быть последнего слова; вне осознания этой тайны нет ни искусства, ни философии.
Многое нам тем не менее доступно и от нас зависит. Далекое и близкое, начала и концы переходят друг в друга. Бесконечное Бытие и конечный, смертный человек реализуются друг в друга. Истина человеческого — во всебытийном, истина Бытия — в человеческом. Нет человека вне Бытия, но нет и полноты, всеединства Бытия без человека.
Бесконечность Бытия - не только (и не столько) его развертывание, распространение вширь, но и движение вглубь, самоуглубление. В точке пересечения этих потоков, в результате переноса центра тяжести с экстенсивно-центробежной горизонтали к интенсивно-центростремительной вертикали происходит переход от движения как изменения вообще (безотносительно к его вектору и результатам) к развитию как направленному, поступательно-продуктивному процессу в определенной системе координат. Развитие - самоорганизация целостности. Роль целого как интеграционно-структурирующего, конституирующего начала, его приоритетность по отношению к своим частям и взаимосвязь с ними неоднократно подчеркивалась в истории философии. «Все вершится согласно природе целого» (Марк Аврелий). «Нельзя противоречить части, не противореча целому» (Лейбниц). «В живом части его в той же мере единое, что и целое. Дерево, имеющее три ветви, составляет дерево вместе с ними, но и каждое порождение дерева, каждая ветвь (как и другие его порождения -листья, цветы) само есть дерево» (Гегель). «Все живое живо и истинно только как целое» (Герцен)6. Без органической целостности нет жизни, знания и самосознания, нет любви и свободы. И если признается, узаконивается территориальная целостность, нерушимость отдельных регионов, геополитических образований, то разве применительно к Всебытию это менее существенно?
Какой порядок, какая цельность имеется тут в виду? Не порядок ради порядка, -есть ведь и принудительный порядок тюрьмы, есть и кладбищенский порядок. Речь у нас идет о творчески-конструктивном порядке самобытия, порядке мирообновления, наконец, о человеческой порядочности как норме нравственного здоровья. И не о цельности как самоцели, - есть ведь и элементарная целокупность монолита, каменной глыбы, но о целостности развития, единстве многообразия, оптимизации взаимоотношений.
Существует мнение, что мы соотносимся с Бытием лишь от случая к случаю, как бы периодически включаемся в него и выпадаем из него. Если иметь в виду Бытие в целом, то это не так, - по той простой причине, что Бытие всеохватно, а мы внутри-бытийны. Иное дело, что в разное время, при различных обстоятельствах мы соприкасаемся с разными его слоями, уровнями, ракурсами, и по-разному понимаем смысл этого общения. Мы далеко не всегда осознаем свою глубинную со-бытийность, сопричастность Бытию, приобщаемся к его сокровенной сути. Это действительно звездные часы нашей жизни. Но такая возможность реально существует. Мы не маргиналы в Бытии. Оно проникает нас насквозь. Заглавная буква в написании этого понятия и выделяет в данном случае его универсальную целостность. Единство Всебытия не сфокусировано в каком-то одном центре, оно полицентрично и пронизывает в той или иной мере все его сферы и формы. И защищать его можно в принципе отовсюду, с любого конца. Это многомерная, разноаспектная проблема. <Сохранение> Бытия - не в уравнительном, скопидомско-плюшкинском сбережении «про запас» всего, что есть, не в беспринципно-всеядном примирении с действительностью, а во взыскующем, конкретно-адресном, сострадательном подходе к ней, в удержании оптимального динамического баланса общебытийных сил - с решающим перевесом позитива над негативом, в укреплении устоев нормального миропорядка, его необходимого качественного уровня, в победе созидания над разрушением. Бытие - это всеобщий мировой энергопотенциал, его-то и необходимо прежде всего беречь и восполнять. Сюда входят, естественно, и биосферно-ноосферные созидательные процессы, <сохранение> и трансформация духовной <энергии>, что имеет особое, первостепенное значение для исследуемого нами закона. Речь идет о сути, смысле, правде жизни.
Бытие обычно трактуется как чисто онтологическая категория, выражающая нечто внешнее по отношению к человеку, иноприродное его сознание. Бытийное и познавательное раскладываются по разным классификационным полочкам - первое как внесознательное, второе - внебытийное.
Такой подход противоречит природе Бытия, его многомерности, полифонии, всеобщности, полномасштабности. В уяснении этой его сути, в уловлении антропо-космической родственности человека и Бытия - едва ли не главная новаторская особенность открытия Бытия - одного из крупнейших, первоосновных достижений в истории философии. Поэма Парменида «О природе», ознаменовавшая это открытие, посвященная Бытию, уже в первых своих строках фиксирует, я бы даже сказал, демонстрирует эффект человеческого присутствия. Это не произвольный сюжетный штрих, а концептуальный стержень повествования, его несущая конструкция. Автор (он же - герой поэмы) воодушевленно устремляется «по пути убеждения» к свету Бытия.
Кони, несучи меня, куда только мысль достигает
Мчали, ступивши со мной на путь Божества, многовещий,
Что на крылах по Вселенной ведет познававшего мужа...
Cей мирострой возвещаю тебе вполне вероятный...
Тут все, буквально каждое слово, заслуживает пристального внимания: и познавательная активность, целеустремленность героя, жаждущего правды: и его душевно-интеллектуальная открытость, исповедальность, осознание им дерзновенности и возвышенности своего порыва; и - это представляется мне особенно интересным - характеристика всей картины в целом, этого пути человека к истине Бытия (сходного с древнекитайским Дао), как творчески созидательного акта миро-строя; и, наконец, вероятностный аспект рассматриваемой ситуации: Бытие выступает тут как проблема проблем. Оно характеризуется не в обход человека, его постигающей активности, а в органической связи с ним, в процессе взаимоузнавания, творческого общения на одном, общем для них, общебытийном языке. В этом и разгадка парменидовского афоризма: «Мыслить-то же, что быть». Это - не отождествление, не сведение одного к другому, а признание их единосущное, определяемой внутрибытийностью мысли. «Ибо без бытия, о котором ее изрекают, - продолжает Парменид, - мысли тебе не найти». Истина Бытия и Бытие истины сущностно совпадают. Их объединяет животворящая природа Бытия и познания. Это же, кстати, характерно для декартова Cogito, ergo sum (мыслю, следовательно, существую): ясность мысли, свет самосознания являются важнейшим признаком, критерием человекобытия. Бытие, достойное человека, реализуется через творческую свободу его мысли, духовное самоопределение.
Уже при рождении категории Бытия намечалась (еще имплицитно, пунктирно) ее разноаспектность, стереоскопичность, полифоничность, выходящая за рамки любых доктринально-идеологических схем, узко понимаемого онтологизма (сложившегося, как известно, значительно позже). Выкристаллизовавшиеся со временем понятия «субъект» и «объект» были большим шагом вперед, открытием, бесспорным вкладом в теорию познания, но их гипертрофия, абсолютизация различий между ними затруднила дальнейшее развитие; на первый план выдвинулся момент разобщенности, отчуждения, противостояния. Это выражено и этимологически: латинский термин objectum означает предмет и, в то же время, противоположение, противопоставление. Так же обстоит дело с немецким определением предмета: Gegenstand- противостояние. Бытие же - в его наиболее общем виде изначально воспринималось в философии как нечто всеобъемлющее, все проникающее. Человек не механически определяется им, но, находясь под его мощным влиянием, самоопределяется в нем, вступает в определенные разнохарактерные отношения - соперничества, сотрудничества, сотворчества, согласия. Это может быть отчасти выражено русской приставкой «при»: при-сутствие (как пребывание человека при сути вещей, в общении с ними); при-рода, при-чинность, при-частность, при-знание и т.п. А также в многозначности русского слова «мир», понимаемого и как Бытие в целом, и как сообщество, согласие, миролюбие: «В мире жить - с миром жить», - гласит русская пословица.
Человек не только постигает Бытие, но и по-разному к нему относится, оценивает его; древнеиндийское слово «bhutis» (Бытие) означает и хорошее состояние, преуспеяние. Греческий термин «oysia» (бытие) - это и смысл, сущность, значение. Таким образом, в понятии Бытия, рассматриваемом в широком историческом контексте, снимается, преодолевается в той или иной степени раскол на самодовлеющие онтологию и гносеологию. Оно имеет комплексно-системный, общемировоззренческий характер, включающий и методологический, гносеологический, аксиологический аспекты.
Открытие Бытия не было одноразовым и единоличным актом. В обосновании этой категории участвовали - нередко споря между собой - многие мыслители на протяжении всей истории философии. Особенно велика роль ее родоначальников Парменида и Гераклита. Традиция развела их по разные стороны баррикады. Первого, поскольку он настаивал на неизменности Бытия, называли метафизиком, в противоположность второму - диалектику, полагавшему, что все изменяется. Их концепции обычно характеризовались как непримиримые, взаимоисключающие. Вернее было бы признать, что, хотя они придерживались разных точек зрения и склонны были в пылу полемики предельно заострять, гиперболизировать свои суждения, их взгляды не только контрастируют, но и в чем-то пересекаются. Их разномыслие - состязание в мудрости, диалог, разнонаправленный поиск истины.
Мысль Парменида о неподвижности Бытия нельзя понимать буквально, однолинейно. Она не означает застылости, мертвенности и призвана выразить присущую Бытию, по его мнению, единоприродность, целокупность, завершенность, вечность. Еще Анаксимандр различал изменяемость частей и неизменность целого. Парменид также соотносит неизменность со Всебытием, его сущностной самоидентификацией. Неподвижность фигурирует тут как синоним постоянства и не исключает конкретных изменений феноменально-эмпирического характера. Бытие, согласно Пармениду, «покоится само по себе. И в этом состоянии остается стойко (постоянно)». Мир остается в целом самим собой. Это своего рода крупный план, стоп-кадр, фокусирующий то, что элеаты (и не только они) считали глубинно-сущностной природой Бытия, его инвариантной истиной - в отличие от мелькающих впечатлений, преходящих настроений, субъективных мнений.
Важнейший труд Гераклита называется так же, как философская поэма «неподвижника» Парменида - «О природе». Есть и другие совпадения, - оба мыслителя видели основу существующего в стихии огня, признавали возможную обманчивость ощущений. Гераклит не останавливается на констатации всеобщности перемен. Его заслуга в уловлении противоречивости движения, сочетающей изменяемость с относительным покоем, в идее закономерного перехода в противоположность, приоритетности становления как процесса формирования нового. Утверждая, что все течет, он признавал при этом, что Космос един и вечен, - один для всех; все едино, из всего - одно, из одного все. Бытие, изменяясь, покоится. Сходную мысль высказывал позднее Гете: «Природа - это вечная жизнь, становление и движение, но с места она не трогается».
Парменид и Гераклит - не абсолютные антиподы, а первоискатели - первопроходцы, по-разному, с противоположных позиций расставлявшие свои акценты: один делал упор на процессе, становлении, изменяемости; другой - на итоговой, целостной картине, ставшем, стабильном. У каждого была своя правда. Поиски Парменидом абсолюта, его олимпийско-бестревожная символика вечного покоя (характерно, что аналогом неизменяемости является у него наречие «бездрожно», т.е. бестрепетно, незыблемо) и прометеевский мятежно-релятивистский порыв Гераклита были двумя сторонами трагедийного античного мировидения. Они коррелятивно дополняют друг друга как пушкинские покой и воля. Ведущая роль в этом диалоге принадлежит Гераклиту. Творческое, бродильное начало, внутренний импульс развития, живой нерв бытия — его противоречивость, драматизм бытийно-небытийного противоборства проницательно схвачены его интуицией. Истина не в противопоставлении Бытия и становления, а в их единстве - становящемся Бытии. Подходя к этой проблеме с разных сторон, великие мыслители делали в сущности одно общее дело - закладывали основы учения о Бытии.
Бытие в целом - не просто вещи и события сами по себе, в их сиюминутной явленности и раздельности, а их всеобщая природа, глобальная система отношений, вселенская взаимосвязь, преемственность и последовательность, процессуально-сущностный «срез» действительности, ее жизненная сила, объективная логика ее развития. Главное во всем этом — жизненность Бытия.
Вечность Бытия не гарантирует его неуязвимости, абсолютной защищенности, благополучия. Это - не железобетонный истукан, и живой (во многом потенциально, неравномерно, квантообразно через вспышки и угасания), чувствительный сверхорганизм, подверженный, как и все живое, риску, опасности, боли, утратам. Он страдает и все больше нуждается в нашей помощи - вот что нужно, наконец, понять.
Закон <сохранения> Бытия является в первую очередь сигналом тревоги об этом. Он направлен против всего, что мешает нормальному развитию, — против алчности, насилия, разрушения, отчуждения, энтропийной деградации, всех видов антропогенности.
Важнейшая роль в этом общем деле принадлежит человеку как персонифицированному воплощению самости Бытия. В нем, через него (и в других самосознающих существах, если они есть) осуществляется переход Бытия из состояния «в себе» в состояние «для себя» - оно становится в полной мере самобытием, адекватным своей сущности. Бытие узнает себя в человеке. Человек - не наемный его охранник, а его самосохранительная и смыслообразующая сила. <Сохранение> Бытия - это и самосохранение человека. Бытие, с которым мы имеем дело, в котором существуем, - это человеко-миро-отношение.
Примером со-бытийной, со-творческой деятельности человека может служить методологически ключевая категория меры. Ее онтологические истоки - в структуре и динамике Бытия, - его объективно складывающихся соответствиях, пропорциях, симметриях. Но в дочеловеческом мире эти моменты имеют стихийный спонтанно-импровизационный характер и осуществляются как побочный результат, эпифеномен движения. Это не вполне отвечает философскому содержанию понятия меры, соотносящемуся с человеком, его разумом, его отношением к Бытию, ориентации в Бытии, оценкой его. Познавательный и аксиологический аспекты взаимно дополняют тут друг друга. Обратимся к античным родоначальникам этой категории - семи древнегреческим мудрецам. «Ничего слишком, все хорошо, что в меру» (Хилон). «Мера лучше всего... В достатке не заносись, в нужде не унижайся» (Клеобул). «Пользуйся мерой» (Фалес). И позднее, ассоциируя меру с порядком, Платон видел в тезисе «ничего сверх меры» синоним мудрости7. Характеризуя человека как меру вещей, Протагор продвигается к истине, поскольку угадывает носителя, субъекта мероопределения. Но выделив субъективную сторону вопроса, он недооценил, оставил в тени объективные основания. Между тем мера (как, впрочем, и другие категории) является синтетическим, субъектно-объектным, человекобытийным образованием. Она имеет прямое отношение к рассматриваемой нами проблеме, о чем свидетельствует и термин «закономерность». Бытие выражает жизненную норму мирового процесса. Закон его <сохранения> выявляет меру оправданности, законности, целесообразности нашего вторжения в макро- и микромир; необходимым критерием тут является совершенно обязательное - не только врачебное, но общегуманистическое - требование: не навреди. Человекомерность - важнейший параметр Бытия. Все в нашем мире упирается в человека, его целеустремленную активность; суть единства - в соединении, суть добра - в добротворении.
С этим связана проблема соотношения Бытия и свободы. Свобода - собственно человеческий феномен, непосредственно восходящий к самосознанию личности, ее духовной культуре. Это - мера безмерного. Мерой самой свободы является ее моральное самоограничение. В природе нет свободы как осознанной творческой самореализации. Существуют однако такие словосочетания как степени свободы, свободная <энергия> (в широком смысле, касающемся и внешнего - по отношению к человеку - мира), свободные нейтроны и свободные радикалы (в физике и химии), свободное парение и свободное падение. Эпикур видел в случайном отклонении атомов от прямой линии (так называемый «клинамен») прообраз свободного действия. При всей условности и метафоричности этого расширительного толкования, его нельзя считать беспочвенным. В фундаменте природы заложены объективные предпосылки свободы, ее возможность, коренящаяся в самодвижении материи, в неоднолинейности, поливариантности развития, в диалектике единства и различия, возможности и действительности, случайности и необходимости. Бытие — это сбывание - самоосуществление -самоорганизация. У сложноорганизованных животных есть начальные элементы мышления и соответственно, задатки, проблески свободного выбора, играющие у них подчиненную, подсобную роль по отношению к родовому биологическому механизму инстинкта. Подлинная, - разумная, этически правомерная свобода присуща только человеку, - не как нечто готовое, дарованное извне, а как его внутренний духовный порыв, инициация, итог его собственных, нередко самоотверженных усилий. Она не имеет ничего общего с хаосом; напротив, связана с внутренней упорядоченностью, поисками гармонии, является ключом к ней. Александр Блок говорил в своей речи «О назначении поэта»: «Что такое гармония? Гармония есть согласие мировых сил, порядок мировой жизни. Порядок - космос, в противоположность беспорядку -хаосу»8. Тайная свобода, воспетая Пушкиным, направлена, считает Блок, на освобождение, утверждение гармонии. Это, по его мнению, больше, чем просто личная свобода. Творческая одухотворенность и ответственность выводит ее за рамки узко понимаемых интересов индивида. Она реализуется через его согласие с Всебытием, сострадание к природе, благоговение перед жизнью, человеколюбие. Гармония – не статичное состояние и не фатально предустановленная идиллия, она процессуальна и контрапунктна, связана с целесообразной человеческой деятельностью. Ее (как и добро, смысл, свободу) нужно не просто искать, но творить, выстрадывать, отстаивать, утверждать.
Быть - значит становиться самим собой. Духовная, облагораживающая человека самодетерминация есть само-освобождение. Бытие — в полном (адекватном своей сущности) смысле — это первооснова и провозвестие свободы. Свобода — внутренняя необходимость, потребность самоосуществления, страстная жажда бесконечности и слияние с ней, величайшее озарение и испытание Бытия. Жизнь, лишенная свободы, отождествлялась когда-то римлянами с ничто (vita sine libertate, nihil). Все дело в качестве свободы (как и бытия): ее разумности, творческой продуктивности, духовно-нравственной окрыленности.
Человек находится на переднем крае борьбы между Бытием и небытием, трансформирующейся на своем главном направлении в битву добра со злом. Эта битва развертывается в душе человека, в его жизни. Он - ее герой и жертва. Он олицетворяет надежду, веру в победу добра. И он же больше всех страдает от хаоса и катастроф. <Сохранение Бытия начинается со спасения человека.
отсель 
Зачем человеку свобода?
Страницы: (4) 1 2 3 [4] 
