Пожалуй в тему.
Ландшафт нынешней литературы настолько полог, что определить отдельные выступы на глаз невозможно и даже на ощупь затруднительно.
При некотором стечении народа в зале не самого тонного, но вполне благопристойного учреждения – общепита под названием «Одесса» в атмосфере сдержанного удовлетворения и умеренного аппетита были вручены Букеровские премии по итогам истекшего литературного года: пять маленьких и одна большая. Имена лауреатов не имеет смысла называть, поскольку они есть во всех газетах, их уже знает народ. Но завтра эти имена, быть может, будут забыты, потому что никакое лауреатство давно не играет ровно никакой роли в плавном течении нынешнего отечественного литературного процесса, и случившееся дает разве что лишь некоторое материальное удовлетворение для семьи счастливчика.
Премий становится все больше. Как сострил недавно один критик, скоро оргкомитеты премий будут перекупать друг у друга авторов, ибо премий станет больше, чем писателей. Это сказано ради красного словца: писателей тоже прибывает. Лауреаты не столько избираются, сколько назначаются, их номера загораются на табло, как в очередях в приличное заведение. Нет, называть эти достойные имена не стоит не потому вовсе, что лауреаты плохи, а их тексты нечитаемы, но потому, что их силуэты туманны и взаимозаменяемы, как тени далеких облаков. Ибо ландшафт нынешней литературы настолько полог, что определить отдельные выступы на глаз невозможно и затруднительно даже на ощупь. И премии в этой ситуации даже не лотерея, но ритуал поддержания племенного огня, от которого только и могут зажечь свои факелы критики и ради поддержания которого можно просить дотаций у чиновников и представителей разноразмерного бизнеса.
Но банально пенять на отсутствие шедевров в литературной повседневности, интересно другое: при отсутствии литературы как таковой невероятно туго накачана и умело организована сама литературная жизнь.
Поскольку скромные мемуары уже написали все, от содержанок до нацболов, то в повальной моде романная форма. Пишутся эти сочинения не только ради сведения личных счетов, но и просто из любви к каллиграфии. Впрочем, отличия между теми, кто уже написал роман, и теми, кто еще только собирается, стерты. Потому что литературная атмосфера парниковая, садоводы отточили глазомер, и в садах отечественной словесности, как говаривал нарком Луначарский, стандарты наперед известны. Так что сказать в глаза приятному, ежевечерне тусующемуся в многочисленных ныне литературных клубах господину, а тем более госпоже, что, положим, романы надо еще уметь писать, все равно что прилюдно плюнуть в лицо, попутно прослыв еще если не дебилом, то деревенщиной. Потому что подобное заявление будет столь же неполиткорректным, как если вы вслух возьметесь утверждать, что для сочинения симфоний недостаточно закончить первые три курса психологического факультета Педагогического университета, бывшего имени Ленина. Дух нынче взял себя в руки, усвоил приличия и воистину дышит не только где хочет, но и в ком хочет, и если вы задумали называться писателем, то на человека, который усомнится в вашем призвании, есть общественное мнение, а не то управа в виде европейского трибунала по правам человека.
Безусловно, это из-за океана навеянное расположение в воздухе, что «неталантливых нет», повлияло на состояние отечественной словесности в сторону, скажем, демократическую, которую уж не отличить, впрочем, от ситуации салонной, когда все поигрывают, порисовывают и пописывают, покуда не выйдут замуж. Но как при всякой новой прививке зарубежного стандарта к отечественному древу, оно на наших широтах плодоносность враз теряет. Исключения редки, разве что привитые таким образом здешние саженцы изредка дают плоды, но будучи пересаженными в другой климат, куда-нибудь в Швейцарию…
В начале 90-х, зайдя в кабинет какого-нибудь заведующего прозой в издательстве или толстом журнале, можно было застать удивительную картину: он сидит один, тоскливо подпершись, и нет ни посетителей, ни кип рукописей. По-видимому, первое же дуновение ветерка полусвободы мигом сдуло толпы графоманов, которые пооткрывали кооперативы, а сочинять и думать забыли.
Быть может, нынешняя ситуация с поголовным сочинительством объясняется тем, что очень многим опять стало нечем заняться и некуда себя деть.
Но есть подозрение, что дело обстоит еще хуже: ведь беспрерывно говорят, как правило, тогда, когда сказать решительно нечего. Крепкий слитный гул пивной, когда надо наклоняться к уху собеседника, чтобы он хоть что-то услышал, если его расшифровать специальным акустическим прибором, окажется совершенно бессмысленным. Потому что там, где говорят все, нет собеседников. Равно как там, где все сочиняют, нет читателей. А без читателя, уж так получилось, нет и самой литературы. Разговор всех со всеми нынче можно подслушать в интернете, и это тот же пивной гул.
Литераторы, конечно, всегда любили пиво. Но никто еще не отменял тот факт, что писатель по определению фигура отдельная, сторонняя, он, желая того или нет, стоит на кафедре и поучает. Предостерегает собственным примером. Витийствует, намекая на причастность неведомому знанию. Глаголет. И по негласному уговору читателей считается, что, коли он получил трибуну, ему есть что сказать. Иначе прогонят. Не станут издавать, а издадут-таки – не будут покупать. Но представьте себе вседневно и бескорыстно литераторствующую толпу, повседневно извергающую один бесконечный блог и чат, толпу людей, заведомо не слушающих один другого, и вы получите самую унылую картину – изображение даже не пивной, но сумасшедшего дома.
© Николай Климонтович. |
Книги : Что читаем? [часть 2], продолжение
Страницы: (78) « Первая ... 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 [36] 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 ...
Последняя »
