И чем занять себя, когда кажется нет ничего и никого, и не видно ни конца и ни начала, словно круг, который кто-то замкнул, не сказав тебе ни слова. Ты бредешь по жизни: поворот за поворотом, даже и, не догадываясь о том, что поворотам тем не счесть числа, ибо движешься ты по кругу. Думал ли я когда-либо, в очередной раз совершая вираж, что сии мысли настигнут меня? Вряд ли, вряд ли… По-моему, это нечто такое, чего мне раньше не приходилось испытывать, нечто такое, как гениальное открытие, гениальное настолько, что становится губительным для живущей цивилизации. Такой вот цивилизацией был и я. Сделав это открытие, я не стал молчать, мне захотелось, чтобы все непременно знали об этом, чтобы все поняли то, что понял я, чтобы… Откуда же мне тогда, опоенному собственной удачей и прозрением, было знать, что открываю я ящик Пандорры? Для меня это было чем-то вроде заигрывания, легкого флирта, доведение разумом до сознания. И как только сознание ухватилось за подачку, брошенную ему, то оно отказалось воспринимать еще что, помимо того знания, которое обрело. Печальным не был сей факт, но сознание, оно стало жить аскетической жизнью, довольствуясь тем, что имело и гордясь тем, что знало. Все менялось настолько незаметно, насколько необратимыми были эти изменения. И, к несчастью, менялось все в сторону худшего. Сейчас, наверное, ничего кроме чувства гордости у меня не осталось, хотя…. Это уже не гордость даже, это даже и не один из 7 смертных грехов. Всепоглощающий и изъедающий эгоцентризм, как стал замечать я, а ведь сейчас кроме меня никто со мной и дела иметь не хочет, да что там – люди и говорить со мной не любят с недавних пор. С недавних пор… Да, я изменился за последний промежуток времени: я обрюзг, стал нетерпимым, раздражительным, невнимательным, я перестал быть человеком общества, я стал отшельником, даже нет, я стал добровольным изгнанником этого общества. Того общества, которое вовсе не желало принимать меня в свое лоно сызнова. Да, еще недавно я тешил себя мечтой вернуться и показать ИМ, кто Я есть на самом деле, мне хотелось вернуться, мне хотелось утвердиться, и утвердиться за их счет. Вскоре и эта мысль погрязла в череде ей же подобных бесконечного поворота. Это, как теперь думаю я, было последним моим устремлением. Как-то, все еще обуреваемый затеей возвращения, я повстречал чудо. Да, самое настоящее чудо, во всем виде его это явственно виднелось, пожалуй, не хватало только неоновых огней, чтобы до конца в это уверовать. «Да, я чудо, разве так сложно верить этому, разве мало на свете случается чудес?» Признаться, я никогда не верил в чудеса, и когда слышал о чем-то подобном, всегда скептически воспринимал эти известия и никогда не брал на веру. Но тем менее, тогда передо мною действительно было чудо. Если бы я только тогда поверил в возможность его существования, но мой скептицизм, агонизирующий во мне в то время, напрочь отмел возможность. Какое-то время чудо неотступно следовало за мной, но вскоре стало отставать, сбиваться с пути, пока и вовсе не исчезло. |