....." Истома закрыл глаза и снова медленно раскрыл их, будто просыпаясь. - Знаешь, о чем я думал? Где правду искать? Всюду правду терзают и мучают. У Степанушки Разина правда была, с нею мои пращуры сюда пришли. А где она теперь? Где? Попы говорят: у бога правда. Искал я ту правду. Молился, бил в половицы лбом, от молитв на лбу шишки были. Не нашел правды и у бога. Истома встал и поднял с пола острый топор. Взявшись обеими руками за обух, начал осторожно стесывать с ясеневой доски ему одному заметные неровности. - А теперь не знаю, - сказал он растерянно и опустил топор. - Теперь не знаю, что делать. То ли в монахи постричься, схиму принять, то ли на всех богов с топором идти?.. Он подошел к иконе Саваофа, положив топор на плечо. - Вседержитель всемогущий и всемилостивый! Тыщи свечей тебе люди спалили, пуды ладана сожгли, ниц перед тобой падали, а ты протянул свою всемогущую руку в их защиту? Саваоф, дородный, сытый, красномордый, смотрел на Истому в упор, сердито выкатив голубые глаза и крепко поставив босые ножищи на облака, похожие на мучные кули. - Народ перед тобой в землю лбами бьет, а ты ему кнут, плаху да гнилые ямы на Ободранном Ложке даешь. Народ без соли изнывает, а ты всю соль детинским верховникам отдал. Остались народу соленые слезы. Расселся моленый, хваленый, с иконы слезать не хочешь! Не бог ты, а обманщик! - закричал Истома, замахиваясь топором. - Расшибу! В щепки тебя!
По лику бога-отца запрыгали тени, будто он сморщился от страха. - Истома, не надо! - схватил Виктор юношу за руку. - Узнают... - Узнают, так сёдни же на толчке удавят. Он измученно улыбнулся. Глаза его потухли, в них опять была печаль. Косаговский смотрел на него удивленно. Он не ожидал такого взрыва страстных чувств от мягкого, нешумливого со всеми, кроме деда, ласкового юноши. На дворе послышался пьяный голос попа, и вскоре он вошел в боковушу. Его шмыгающие, хитрющие глаза с подозрением уставились на мирского, потом перешли на Истому. Юноша стоял около большой иконы божьей матери. Не глядя, на ощупь, выбрал из букета кистей, стоявших в кувшине, тоненькую кисть, макнул в краску и двумя быстрыми мазками вложил в глаза богородицы суровость и гнев. Поп Савва пьяно всплеснул руками: - Охти, владычица! Не бывало допреж сего в обычае. Положено у богородицы глаза писать заплаканные, от скорби немые. Изошла слезами от горя, всемилостивая. А у тя не печальница, а баба ядреная! Виктор посмотрел на икону и подумал: Поп хоть и пьян, а видит зорко. Не вышло и в самом деле у Истомы скорбной, тонколицей богородицы . С иконы глядели не скорбные, а бойкие, умные глаза, черненькие, круглые, как у соболихи. Не печальница, а крепкая, как грибок, бабеночка, властная, матёрая. Лицо широкое, умное и суровое, на щеках горячий пунцовый румянец. Такие в Древней Руси, в лихие годины шли на стены осажденного города, лили на врага кипящую смолу, камни бросали, а то и бердышом махали. - Тьфу! - плюнул с омерзением поп. - У тебя не матерь бога нашего, а торговка базарная Дарёнка! Виктор вспомнил вчерашнюю драку на толчке, поднятый в яростном взмахе лоток, разлетевшиеся во все стороны пироги и скрыл под пушистыми ресницами веселую усмешку. - На еретичку дырницу Дарёнку, бунтовщицу ведомую, православные молиться будут? - заорал поп, тряся толстыми щеками. Он налетел на отвернувшегося внука и замолотил в его спину кулаками. - Выбью дурь! Выбью! Прокляну!".......
Извечно нас, дырников, попы мытарили....... |