....Слово рискованно приобретает уточненный смысл благодаря тому, что
рискованно действующий субъект действует на свой страх и риск и осознанно
смиряется с последствиями своего действия или бездействия. Размышление над
понятием риска необходимо для таких ситуаций, как война и вражда. Партизан
имеет врага и "рискует" совсем в ином смысле, чем нарушитель блокады или
провозчик контрабанды. Он рискует не только своей жизнью, как любой
регулярный участник войны. Он знает, и не останавливается перед тем, что
враг ставит его вне права, вне закона и вне понятия чести.
Это, конечно, делает и террорист, который объявляет врага преступником
и все понятия врага о праве, законе и чести объявляет идеологическим
обманом. Вопреки всем, характерным для Второй Мировой войны и послевоенного
времени вплоть до сегодняшнего дня соединениям и смешениям обоих видов
партизана - оборонительно-автохтонного защитника родины и агрессивного в
мировом масштабе, революционного или религиозного активиста -
противоположность сохраняется. Она покоится, как видим, на фундаментально
различных понятиях о войне и вражде, которые реализуются в различных видах
партизан. Там, где война ведется с обеих сторон как недискриминационная
война одного государства с другим, партизан является периферийной фигурой,
которая не взрывает границы войны и не изменяет общую структуру
политического процесса. Однако если война ведется с криминализацией военного
противника в целом, если война ведется, например, как гражданская война
классового врага с классовым врагом, если ее главная цель - свержение
правительства враждебного государства, тогда партизан становится истинным
героем войны. Он приводит в исполнение смертный приговор и со своей стороны
рискует тем, что его будут рассматривать как преступника или вредителя.
Различные виды партизанской войны могут так смешиваться и сливаться в
практике сегодняшнего ведения войны, они остаются настолько различными в
своих фундаментальных предпосылках, что применительно к ним оправдывает себя
критерий группирования на друзей и врагов. При обсуждениях Женевских
конвенций 1949 года с большим трудом была достигнута компромиссная формула,
уравнивающая организованное движение сопротивления и добровольческий корпус.
И в этот раз большие военные державы, потенциальные оккупанты, противостояли
маленьким, опасающимся оккупации государствам; однако в этот раз со столь же
необычной, сколь и симптоматичной модификацией: самая большая сухопутная,
континентальная держава мира, самый сильный потенциальный оккупант,
Советский Союз, был теперь на стороне маленьких государств. Четыре Женевских
конвенции являются плодом гуманного образа мыслей и гуманного развития,
которое заслуживает восхищения. Присваивая и врагу не только человечность,
но даже законность в смысле признания, они остаются на основе классического
международного права и в русле его традиции, причем такое произведение
гуманности не является невероятным. Их базисом остается государственное
ведение войны с его ясными различениями войны и мира, военных и гражданских
лиц, врага и преступника, войны государств и гражданской войны. Однако давая
ослабеть этим существенным различениям или даже ставя их под вопрос,
Женевские конвенции открывают дверь для такого рода войны, которая осознанно
разрушает те ясные отделения одного от другого.
Одним из новообразований нашего времени является понятие
"террористической войны". Разрушение Всемирного торгового центра в сентябре
2001 года заставило как политиков, так и общественность подыскивать этому
подходящее слово. В этом слове должно было быть выражено то, что многим до
сих пор казалось просто невозможным. Считается, что это событие породило
новое измерение войны, которое прежде едва ли можно было себе представить.
Нечто немыслимое и ужасающее стало реальностью, а следовательно, должно
получить свое собственное наименование. Если мы попытаемся отыскать понятие
террористической войны у таких теоретиков войны, как Карл фон Клаузевиц,
Карл Шмитт, Раймон Арон или Гельмут Кун, то наши поиски не увенчаются
успехом.
Имеется большое количество различных классификаций войны; мы можем
классифицировать войны согласно способу их организации, согласно их целям,
согласно принципам их легитимности, согласно методам и средствам их ведения.
Но в любом случае война -- это проявление силы и власти. Поскольку сила и
власть определяют также и мир, то мы видим в них принцип, который раскрывает
не одну только сущность войны. Благодаря силе и власти мы можем сравнивать
отдельные типы войн между собой, а также сопоставлять состояния войны и
мира.
Трудность, с которой сталкивается теория террористической войны,
заключается в необходимости рассматривать эту форму войны как проявление
силы и выделить ее как особый тип среди других типов войн. Как нам
представляется, для понимания сущности террористической войны весьма важным
и плодотворным будет отделить ее от партизанской войны, или герильи.
Традиционная теория войны интерпретирует войну как форму осуществления
власти. Это совершенно в духе дефиниции войны у Клаузевица как продолжения
политики другими средствами. В основе террористического мира лежит некий
баланс устрашения, и такой мир является бессилием и неспособностью вести
войну. Террористическая война как парная категория террористического мира в
конечном счете была бы тождественна такой форме мира. Невозможно вести
войну, которая не является выражением силы и не допускает боевых действий.
Возможно, именно это является основанием того, почему Арон, несмотря на то,
что он называет такой мир "террористическим", не говорит о террористической
войне.
Хотя войны действительно являются проявлением силы и власти, однако
воля к войне -- это всегда также и признак бессилия, свидетельство конца
политической логики.
Шкалу напряжения политической действительности войны можно провести
между противоборствующими силами. Крайние полюса политики -- сверхсила и
бессилие, и если на одном из этих полюсов война занимает место политики, то
следствием этого является террор. "Сущность войны изменилась, сущность
политики изменилась, следовательно, должно измениться и отношение политики к
ведению войны", -- пишет Эрих фон Людендорф в своей книге "Тотальная война"
(1935). Вывод, который он сделал, таков: "Поэтому политика должна служить
ведению войны". Там, где война более не является средством политики,
политика бессильна. Но прокламация тотальной войны, как ее требовал
Людендорф, всего лишь следствие политического бессилия и еще не соединена,
как в террористической войне, с бессилием военных.
Террористическая война определяется как тотальная не просто особой
методой ведения войны, поскольку подчинение политики ведению войны
характеризует также и любую другую войну. Наряду с классическими формами
войны, террористическая война, на основе осуществляющегося в ней синтеза
политического и военного бессилия в противоположность сверхсиле,
представляет собой некий более широкий тип войны.
Мыслить террористическую войну и постигать ее в понятиях -- это еще
отнюдь не доказательство ее фактического существования, даже после
сентябрьских событий. Бесспорно, террор -- это часть нашего жизненного мира,
однако отдельные акции еще не являются террористической войной, сколь бы
немыслимыми и ужасными не были бы они в своем действии. Бессилие в роли силы
открывает перед террористической войной перспективу планирования, какой еще
не знал террор как акция.
Подобно тому как игра уводит человека в мир видимости, бессильная
неспособность действовать политическими или военными средствами склоняет к
производству неких образов надежды, лишенных при этом какого бы то ни было
религиозного основания. Эти образы внушают освобождение от времени и
структур действительности человеческого бытия и открывают таким образом
пространство действия, которое, конечно, отнюдь не есть видимостью, а
напротив, в высшей степени реально. В таком пространстве террор
напрашивается сам собой как возможность энергичной жизни в действительности
бессилия. Единственная оставшаяся сила, бессилие, голая жизнь,
провозглашаются оружием.
Замещение категории силы категорией бессилия порождает массу вопросов
касательно того, как можно сражаться в такой войне: Где место
террористической войны? Каким является ее время? Как обстоит дело с ее
силой? Даже на вопрос о том, кто является субъектом такого рода
террористических событий, мы не можем ответить сразу. Террорист, вероятно,
знает, что такое террор, и знает то, что он творит террор, но является ли он
в силу этого и субъектом такой войны?
Победив террористов, нельзя одержать победы над террором, над субъектом
этой войны, ведь террористы лишь воплощают собой террор. Они сами живут, не
опираясь на будущее, они не являются субъектом своих действий; эти действия
происходят от бессилия. Субъектом террористической войны -- на основании
безнадежности террористов и видимом характере их силы (как и в игре, чьи
творения лишь видимость и нереальность) -- выступают не "игроки", а сама
террористическая война. Именно это является основанием того, почему террор
как война, а не просто как отдельная террористическая акция, чреват
чудовищной опасностью. Решающим для возникновения террористической войны
является то, удается ли разжечь искру деструкции, которая взорвет бочку с
порохом, что позволит террору стать войной и разжечь пожар.
Игра, как и террористическая война, посредством видимости полагается на
идентификацию зрителей с действующими лицами. Для террора зрители образуют
необходимый элемент, ибо их реакция означает признание бессилия в качестве
силы. Взволнованность, на которой спекулировали преступники в Нью-Йорке и
которую можно было проследить прежде всего по реакции в Интернете, в
исламских странах и Китае проявилась явно в качестве симпатии (не
правительств, а населения), а на Западе -- как соединенная со страхом
зачарованность. Важнейшая составляющая видимости -- фантазия. Прежде всего
именно она требуется для террористической войны.
Поскольку террористическая война, как и игра, пытается превратиться в
зеркало жизни и в созерцание человеческим бытием самого себя, любая
затрагиваемость, будь то в форме согласия или беспокойства и страха, может
использоваться в качестве средства борьбы.
Если представляется достаточно сложным выявить некую параллель между
террористической войной и одним из классических типов войны, то все же
возможно провести параллель в отношении метода ведения войны. Элементы
партизанской тактики вошли в террористическую войну, но были
трансформированы, причем таким образом, что они теперь стали не определенным
средством ведения войны, а видом самой войны. Точно так же как и
террористическая война, партизанская война представляет собой довольно
позднее явление. Хотя партизанская война это особый вид борьбы, а не
какой-то особый вид войны, она характеризуется, как и террористическая
война, нерегулярностью. К тому же партизанская война или герилья - это знак
безвластия и бессилия. Партизан или герильер появляется впервые в испанской
войне против Наполеона в 1808 году, однако только после того, как была
повергнута регулярная испанская армия. В военном отношении вплоть до конца
Первой Мировой войны партизан оставался незначительной фигурой.
Непосредственным противником и конечной целью партизана выступает
солдат регулярной армии, солдат в униформе. Террорист же, хотя он и воюет
подобно партизану из укрытия, определяет своего противника не благодаря
униформе, его противником выступают и первые и последние, коль скоро его
борьба за разрушение рождают страх и ужас. Эрнесто Че Гевара выразительно
подчеркивал, что воюющий с оружием партизан "всегда остается связанным с
регулярной организацией". Хотя террорист также зависит от поддержки, однако
это происходит не посредством регулярных и декларирующих себя организаций и
институтов.
Для возникновения партизанской войны характерно то, что она появляется
всегда после поражения, после того как регулярная армия показала свое
бессилие. Военное бессилие вынуждает бороться из-за спины и из укрытия, а не
на поле битвы. Пространство, в котором действует партизан, это область,
находящаяся за спиной противника. Именно поэтому он нуждается в хорошем
расположении со стороны населения. Террорист же не только не рассчитывает на
поддержку населения, но и не имеет определенного пространства, в которое он
мог бы загнать своего противника и предстать пред ним лицом к лицу. Его
пространство везде и в то же время нигде. Террорист не сражается в открытую,
и даже не пытается найти для себя определенное пространство. Он не имел бы
силы, чтобы захватить и удержать это пространство.
Там, где субъект террора неуловим, где идентификация действующих лиц
едва ли возможна, а пространство действия бесконечно широко и не
представляет собой открытого поля битвы, там время начинает течь вспять, там
не настоящее, а история задает рамки вражде. Террорист не в последнюю
очередь полагается на проведение дальнейших террористических актов лицами,
которые ему даже незнакомы, и, вполне возможно, руководствуются совершенно
другими мотивами в своих действиях, нежели он сам. Поэтому, и действующие
лица террора нельзя определить однозначно.
Страх как принцип террористических действий связан с первобытным
ужасом, который испытывается в ситуации полного бессилия, в ситуации, в
которой мы не способны к действию. Террор жаждет заразить этим страхом,
являющимся его главным оружием, все общество, для того, чтобы скрыть
собственную несостоятельность и границы своей силы. Бессилие террориста
становится силой, в то время как сила противника становится бессилием;
поскольку террорист умеет уживаться со своим бессилием, он не боится смерти.
Его превосходство в том, чтобы использовать свое бессилие и суметь применить
его в качестве предельной возможности силы, но при этом та граница, которая
отличает борьбу от убийства, становится слишком размытой. В этом отношении
террор, порожденный бессилием, ни в чем не уступает государственному
террору, производимому сверхсилой.
Как же сражаться в такой войне? Как и где воевать с противником, если
сам не являешься террористом? В Афганистане американцы сражаются с талибами,
с режимом, симпатизирующим террору, по крайней мере в лице Бен Ладена.
Предположим, что вместе с талибами будет уничтожен Бен Ладен. Будет ли это
означать тем самым и победу над террором? Террор по определению не допускает
какой-то определенной формы борьбы с ним, борьбе он предпочитает смерть.
Воевать с террором означает сражаться с бессилием, прикрывающимся
видимостью. |
Книги : Что читаем? [часть 3]
Страницы: (117) « Первая ... 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 [87] 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 ...
Последняя »
